В унисон - Михевич Тэсс "Finnis_Lannis"

В эту секунду он заметил, как кто-то в черной кепке и темных очках издали наблюдает за ним, затаившись между деревьев. Хидео машинально шагнул вперед, прошел к самому живому забору, щурясь и старательно вглядываясь в черты человека в черном. Хотя расстояние и тень не позволяли Хидео как следует разглядеть черты наблюдателя, он все же отметил, что сама комплекция тела и манера держаться кажутся ему немного знакомыми. Человек стал что-то показывать руками, и Хидео запоздало понял, что это язык жестов, которого он не понимал.

Его поразило другое – человек был в темных перчатках, блеском отливавших каждый раз, когда он двигал пальцами. На свету они казались почти красными.

Пошатнувшись, Хидео едва не упал рядом с Хару, но в последний момент оперся о бронзовый постамент воина.

«Спаси ее».

Спасти ее, чтобы Мичи перестала уже кричать в его голове, чтобы мысли о его бездарности и ничтожестве оставили его в покое, чтобы он больше не метался от одной к другой, чтобы больше не было этой неопределенности, чтобы… чтобы…

Ему показалось, что он увидел красновато-синие незабудки на своих руках.

А дальше замигали огни, и туман сладким коконом окутал его.

День V. Перелом

Хидео: убей эту лису

Остаток вчерашнего дня, окутанный туманом, стерся из памяти. Хидео всю ночь не мог уснуть, он ворочался с боку на бок и никак не мог избавиться от ощущения, что чьи-то холодные жестокие пальцы душат его, обхватывая слабую шею. Он чувствовал биение собственного пульса, редкого, как ход минутной стрелки – тук-тук-тук-тук… Болезненная пульсация отдавалась в висках, отчего Хидео приходилось придерживать голову пальцами, чтобы хоть немного приглушить эту дрожь внутри организма.

Ему снилась кровь, багряная кровь, горящая ядовито-красным. Тело Хару, темное от грязи и крови вчера, теперь, казалось, очистилось, стало бледным, как брюхо огромной личинки.

К утру, совсем вымотавшись, Хидео понял, что не пойдет в школу. Кровавые образы, навязчивые, неотступные, намертво отпечатались на внутренней стороне век, не желали покидать воспаленное бессонницей сознание. Мыслить разумно не получалось, потому что вчерашняя картина тошнотворным комком преграждала горло, не вызывая, однако, никаких слез. Стоило лишь на секунду забыться, как Хидео поглощало отчаяние.

Полиция, как он помнил, опрашивала его вчера ночью, когда доктора привели его в чувство. Что он отвечал, он помнил слабо, куда делось тело, он не знал вовсе. Но тело ли он видел? Под его пальцами все еще бился фантомный пульс – каждый раз, когда Хидео закрывал глаза, он чувствовал его, призрачный, невесомый пульс, который вполне мог оказаться лишь нелепой игрой больного воображения. Но ведь тогда он чувствовал его! Значит, Хару не умерла!

Если только ее успели привезти в реанимацию.

А если она умерла? Значит, все было зря?..

Он лежал в своей кровати и пытался представить, что все это – сон.

Мама пару раз заходила с едой, и каждый раз нежностью и беспокойством смотрела на своего сына. Говорила, какой он хороший, спас девушку [которая, наверное, умерла] и оказал ей первую помощь [которую он не оказывал]. Его окровавленная одежда, которую он испачкал дрожащими пальцами, еще долго будет напоминать всем этот бессмысленный подвиг.

Как такой никчемный человек, как он, мог кого-то спасти?..

Он просто опоздал.

Опоздал.

Мичи больше не звонила, сообщений от нее тоже не было, но Хидео было даже хорошо, когда она не звонила и не писала – он чувствовал себя таким виноватым и потерянным, что просто не мог с ней говорить.

Куча вопросов сейчас отошли на второй план. Потерялись, забылись, рассыпались.

И исчезли.

Ночью Мацумура плакал и клял себя за нерасторопность и неуклюжесть. Последние воспоминания стирались и меркли на фоне новых. Он начал по-другому воспринимать мир – теперь он не казался ему таким однообразным и предсказуемым; все, что Хидео видел и ощущал последние пять дней, его необычайно будоражило, раз за разом выбивая почву из-под ног. Он думал, что кошмары, виденные им накануне, не выйдут за пределы воображения, но понемногу они стали сбываться, норовя затянуть Хидео в водоворот необъяснимых явлений. Будь то незабудка неестественных размеров, или волчий череп с белыми крупными зубами, или могила, в которой спит Мичи – все имело больше смысла, чем Хидео признал сначала. Теперь, когда он убедился в абсурдности существования, в некой ограниченности пространства, ему стало казаться, что виденные им во сне образы отчаянно пытались на что-то ему намекнуть. Но на что?..

Как будто в его сознании повернулся невидимый ключ, и Хидео ясно понял, что страдает напрасно: разве мог он что-то изменить в ситуации, в которой оказался?..

Пару часов назад ему настойчиво звонил Генджи, но Хидео просто не брал трубку, предпочитая спрятаться от внешнего мира. В его воспаленном мозгу в это время разворачивались настоящие кровопролитные баталии, в которых Хидео спорил с Генджи об убийствах и маньяках, яростно отстаивая свою точку зрения, которая сводилась к тому, что все маньяки обязательно убивают по расчету. Генджи придерживался противоположной точки зрения и считал, что убийца просто не в состоянии контролировать себя, поэтому и рвется вредить.

Когда был самый первый разговор об этом злосчастном убийце? Кажется, пару дней назад. Тогда Хидео всерьез решил, что ему безразлична судьба всех девушек его города – его ведь это все не касалось, он просто случайно оказался втянут в водоворот событий, в которых совершенно не хотел участвовать.

Никогда до этого он не думал, что ему придется лицом к лицу столкнуться со смертью. Хидео даже подумать не мог, что подобное может так сильно задеть его.

Он попытался вспомнить лицо Хару, но перед глазами стояла одна лишь грязь. Хидео зажмурился. Как переживала эту трагедию сама Мичи, он не знал, но надеялся, что она не сделает с собой ничего ужасного. Хидео и сам был близок к тому, чтобы что-то с собой сделать – хотя бы на время провалиться в небытие, чтобы не чувствовать тупую давящую боль в сердце.

А ведь еще вчера днем он веселился с Генджи.

После обеда, когда Хидео вновь очнулся от полудремы и лихорадочных раздумий, он попытался встать и чем-нибудь заняться. Все-таки, если он будет лежать и страдать, то уже точно больше никому не поможет.

Эта девушка ему никто, так чего он так переживает?

С трудом поднявшись на тяжелых ватных ногах, Хидео прошел в кухню и заметил на столе телефон, который, как он помнил, должен был лежать на тумбочке возле его кровати. Наверное, мама утащила его на кухню, когда поняла, что Хидео не собирается отвечать на звонки Генджи. Подхватив телефон, Мацумура сразу же увидел с десяток пропущенных от друга вызовов. Видимо, Генджи до последнего боролся с безразличием Хидео, но, так ничего и не добившись, оставил попытки до него достучаться. Среди бесчисленных звонков значилось одно-единственное сообщение. Увидев имя отправителя, Хидео похолодел: это была Мичи.

«Надо поговорить», – значилось в тексте сообщения.

Хотелось выбросить мобильник в окно. Хидео почти замахнулся, но тут услышал звонок, заставивший его мертвой хваткой вцепиться в трубку, чтобы случайно ее не выронить.

Мичи Хамада.

Нет.

Нетнетнетнет.

С трудом подавив первый неосознанный порыв, Хидео привлек трубку к уху и выпалил, проглатывая сковывавший горло спазм:

– Хамада-сан, мне очень жаль.

Робкое молчание. Становилось не по себе, с каждой секундой напряжение ощущалось все ярче, превращаясь в тугой железный прут, который сковывал Хидео по рукам и ногам.

– Мацумура…кун. Я вела себя слишком неадекватно, когда просила… ну… найти мою сестру. Кажется, я причинила тебе…

Она не договорила, но голос ее больше не был хриплым, как вчера, будто она уже полностью оправилась от вчерашнего стресса.

– Мичи, – перебил ее Хидео, обращаясь по имени. – Прости меня. Прости-прости-прости…